Устал я уже от этой беготни
— Что вас так привлекло в личности Бобби Дэрина?
— Я с детства воспитывался на его музыке и невольно интересовался его биографией. Он был очень сильной личностью — добился такой популярности, сочинил более восьмисот песен, записал кучу альбомов, получил массу премий, и все это при врожденном пороке сердца. То, что он жил на такой скорости, знал, как мало ему отпущено, и лихорадочно спешил сделать как можно больше, делало его в глазах других людей заносчивым и иногда даже грубым. У меня есть записи его пресс-конференций, где он действительно хамит. Но есть и другая сторона этой черты его характера: он всегда говорил то, что думал, будь это музыка или политика.
— Один из важных приемов в фильме — диалоги Бобби Дэрина со своим alter ego, маленьким Бобби. Почему вы пошли на такой сценарный ход?
— Мне кажется, в нем всегда жили две личности — звезда сцены Бобби Дэрин и безнадежно больной мальчик, выросший на окраине Бронкса, Уолден Роберт Кассотто. Первый мог получать ‘Грэмми’, выступать перед толпами поклонниц, жениться на кинозвезде, подписывать контракты на баснословные суммы (он ведь заключил самый большой контракт в истории Лас-Вегаса — с казино MGM Grand: ему заплатили больше, чем Джеймсу Дину, больше, чем Синатре). А вторая часть его натуры никуда не могла деться от своего происхождения. Поэтому в моем сценарии он возвращается к прошлому, и то, что он узнает о своем происхождении, так больно ударяет его на пике карьеры. Он создал нового Бобби, он работал над этим долго и тяжело и вдруг узнал, что всю жизнь заблуждался относительно основного факта своей биографии — относительно личности своей матери. Он оказался не тем, кем себя считал. Это был настоящий удар. Когда я узнал об этом эпизоде, то понял, что построю свой сценарий на этом факте, на раздвоении личности.
— Как вы нашли Вильяма Ульриха — мальчика, который исполнил эту роль?
— Хороший вопрос. Я прослушал много детей — и в Калифорнии, и в Нью-Йорке. Один знакомый посоветовал мне сходить на Бродвее на мюзикл ‘Девять’ с Антонио Бандерасом. Ульрих был там занят в одной из главных ролей, мне понравилось, как он держится на сцене, и нам организовали прослушивание. Он пришел причесанный, в костюмчике, как и все они, но меня сразу подкупило то, какую песню он выбрал. Обычно все стараются спеть какой-нибудь милый шлягер. А он набрал воздуха в грудь и выдал арию из мюзикла ‘Прощай, пташка’: ‘Что мы будем делать с этими детьми?’ И я подумал: ‘Ему всего девять лет, а он уже поет о детях? Он, должно быть, очень хитер или очень умен’. Оказалось, что он и умен, и хитер. А потом, когда мы уже репетировали вместе, оказалось, что у него прирожденный талант к имитации. Он повторял за мной сложнейшие па, и в какой-то момент я осознал, что он делает это почти неосознанно, на автомате. Он умеет концентрироваться и отключаться от внешних помех. Этот парень далеко пойдет, поверьте, а ведь ему сейчас всего десять. Проблема в том, что на самом деле ему хочется играть в бейсбол, так что мне интересно, какую профессию он в итоге выберет.
— Почему вы снимали свой фильм в Германии?
— Причина одна — деньги. Если бы мы ездили по всем местам, обозначенным в сценарии, пришлось бы побывать и в Италии, и в Нью-Йорке, и в Беверли-Хиллз, и в Лас-Вегасе. А так мы снимали в одном павильоне, и дешевле, чем это бы стоило в США. К тому же у нас были приглашения и от немецкого правительства, и от местных властей в Берлине. Вообще-то мы снимали отдельные сцены и в Англии, так что у нас была одна съемочная группа, но две бригады техников — осветителей, строителей, маляров. Англичане отлично поладили с немцами, никаких трудностей перевода не было. Другое дело, что я впервые смог подробно изучить Берлин и был поражен, как часто здесь можно встретить типично нью-йоркскую архитектуру. Иногда на улице хотелось немедленно включить камеру и начать снимать!
— Это правда, что сейчас вы переехали в Лондон?
— Да.
— Надолго?
— Полагаю, да. Я подхожу к этому переезду с двух точек зрения — личной и профессиональной. С одной стороны, пора уже где-то осесть. Последние десять лет я в постоянных разъездах, снимаюсь тут и там, вечные отели, съемные апартаменты — устал я уже от этой беготни. С профессиональной же точки зрения все выглядит примерно так же. Я думаю, у многих актеров есть постоянная жажда стабильности, своего собственного места, своего дома. Это место, где можно чувствовать себя кем-то востребованным и, не боясь провала, браться за любые эксперименты. Я такое место нашел — это лондонский театр The Old Vic. Сейчас это мой дом, моя мастерская, то место, о котором я мечтал.
— И насколько лондонская жизнь отличается от голливудской?
— Не знаю. Я уехал из Лос-Анджелеса, когда мне исполнилось девятнадцать. Все думают, что я должен жить в Калифорнии, но я скорее нью-йоркский обитатель. Лондон очень похож на Нью-Йорк: та же суматоха, та же энергия, до черта всего творится вокруг. Пока что я еще не разобрался, как тут все работает, но просто счастлив, что я здесь. В ближайшие двенадцать месяцев собираюсь вникать в Лондон: ходить по улицам, заглядывать в джаз-клубы, наслаждаться жизнью.
